Микаса предельно осторожно и бережно положила небольшой сверток в детскую кроватку средних размеров, вглядываясь в лицо младенца, всего неделю произведенного ею же самой на этот белый свет. Аккуратные черты лица, уже сейчас волевого и непоколебимого, как и у его отца, тонкие черные волосики на голове, миниатюрность этого маленького человечка, ее сына, просто поражала, заставляя задержать на несколько секунд дыхание, созерцая этот комочек воли и упорства. Сама мать, недавно лишь оправившаяся от нелегких родов, до конца еще не понимала, с какой ответственностью столкнулась, а вид собственного дитя буквально  вводил ее в некое подобие ступора. Будучи достойным солдатом и привыкнув к безупречному исполнению приказов, сейчас Акерман просто растерялась. Материнский инстинкт упорно молчал, загнанный подальше неизвестно кем и, казалось, совершенно не собирался приходить к ней в виде наития или банального понимания, что же с этим всем делать. Вид сына волновал, восхищал и одновременно пугал, будто смотрела она не на ребенка, а на величайшего воина человечества. Девушка нервозно застыла на месте, не решаясь отпустить перила кроватки, будто отойди она сейчас, под их ногами разверзнется бездна, в дом ударит молния или толпа гигантов возникнет из ниоткуда. Хорошо прогревшийся воздух становился знойным в отсутствии малейших намеков на ветер и распахнутые настежь окна не приносили желанной прохлады. Микаса почувствовала, как на шее выступили капельки пота, то ли от жары, то ли от нервного напряжения. Она перевела взгляд на свои руки и заметила, что сжимает перила кроватки так сильно, что костяшки пальцев побелели. Ее руки казались деревянными, когда Акерман отпустила, наконец, ни в чем неповинный предмет мебели и, стараясь не издавать ни звука, направилась к выходу из комнаты. Уже за дверью девушка встретилась взглядом с внимательным взором отца ребенка, немного неестественно бледная, но не настолько, чтобы тревожиться за состояние ее здоровья. Как они докатились до такого? Желали ли подобного, поступали ли осознанно? Порой, она чувствовала себя гораздо старше неопытного в семейных делах мужчины, напротив, не в пример опытного в делах непристойных для светской беседы. И вопрос как именно они до этого дошли, отпадал как-то сам собой, о таких вещах захочешь забыть – не сможешь. На этой мысли непроизвольно внизу живота образовался тугой комок, а пульс лихорадочно участился, отдавая в висках. Она предположила, что в тот миг на щеках заиграл яркий румянец, но наверняка сказать не могла, мысли в голове непривычно путались, а взгляд не желал фокусироваться. Тем не менее, обуздав проснувшееся неожиданно либидо, Микаса заставила себя проговорить немного охрипшим голосом:
- Все, он, наконец, уснул, - сказать, что уложить этого ребенка в постель еще на том этапе, когда обычные младенцы  стабильно едят и спят, стоило больших усилий – ничего не сказать. За первую неделю малыш требовал постоянного внимания обоих родителей, и, казалось, вымотал тех до предела. Она прислонилась к закрытой двери спиной, а ее взгляд еще раз скользнул по фигуре новоиспеченного супруга. Почему Вселенной заблагорассудилось доказать крепость института брака и семейных уз именно на этих  двоих – загадка, то ли у жизни слишком хорошее чувство юмора, то ли она откровенно сука и решила устроить небольшой апокалипсис, никак не связанный с нашествием гигантов. Что страшнее, в принципе, являлось спорным вопросом. У сильных особей потомство еще сильнее, чистая логика, но в данном случае сей факт приобретал пугающий оттенок. Новорожденный Чак Адольф Норрис унаследует самые лучшие качества как самой Микасы, так и, в большей степени, все же Ривая. Хотя, откровенно пугало их совершенно иное – ни один из них, по сути, понятия не имел, что же значит быть родителем, Микасу можно было откровенно назвать слишком юной, а Ривай по определению на многодетного заботливого отца похож был мало.
«О чем мы только думали, Ривай?» - пронеслось в который раз у нее в голове, но вслух эти слова она просто не посмела произнести. Ее глаза внимательно и мягко изучали мужчину напротив, словно ища ответ на свои вопросы в уверенном и неизменном выражении его лица.

We are, we are, we are made from broken parts.
We are, we are, we are broken from the start.
And our hearts, our hearts, they were beating in the dark
Cause we are, we are, we are built from broken parts.

«Жизнь, все-таки, та еще сука», - пришла к выводу Микаса, глядя на непроницаемое лицо Ривая. Все, что было между этими двоими когда-либо, так и оставалось в разряде «между», без перспектив и права на продолжение. Всего лишь несколько минут забвения, никак не повлиявших на их жизни. Так они оставались абсолютно чисты и пусты друг перед другом, такие совершенные в своей пустоте, что иногда казалось, она в конце сожрет их изнутри. Не было в них ничего особенного, напрочь отсутствовало то таинство между мужчиной и женщиной, которое она наблюдала у многих семейных пар. Она продолжала жить целью спасения своего брата, а капрал… Микаса и сама не понимала всю ту пустоту, что жила у него внутри – потому, что он ее туда не пускал, а она совершенно не рвалась, собственных скелетов ей хватало с головой. Он думал, что ей не ведомы границы распутства и показал ей доселе невиданные пропасти порочности. Прекрасно, легко, они идеально подходили друг другу, зная желания и потребности, а главное, умея удовлетворить их так, как никто другой. При этом всегда оставались друг другу чужими, невероятно чужими и при этом одинаковыми, что делало их отношения упоительно невыносимыми. Они не ненавидели друг друга, они не нравились друг другу, не подходили, они были идеально безразличны, разрешая себе только малую долю желания и презрительного уважения. Микаса очень хорошо помнит его голос, такой бархатистый голос, немного хриплый и грубый, который открывал ей границы безумия. Те вещи, о которых он так уверенно говорил ей тихо и властно, вводили в настоящий транс, в котором они оба были пьяны. И она была бы ему благодарна, если бы он ушел, не прощаясь, оставляя ее, пустую и незапятнанную. Вот только существование новой жизни, которую они создали, шло наперекор всем ее убеждениям и желаниям. Но, тем не менее, отступать от того, в чем есть ее вина, девушка не собиралась, да и как девушка, считала обращение к собственному ребенку, как к проблеме настоящим кощунством. Пыталась считать. 
Сейчас, когда эти непродолжительные гляделки должны были закончиться разговором, к которому не был готов ни один из них, незадачливая Зоэ, прервала их и спутала все карты, чем вызвала кривую ухмылку на лице Микасы. На вопрос женщины, Акерман ограничилась коротким ответом:
- Он только что уснул, - но, кажется, каменные лица обоих ничуть не смущали Зоэ, и та продолжала что-то щебетать о том, как ей хотелось бы увидеть малыша, а тем более во время сна, ведь это так занимательно и позволит ей узнать массу важных вещей для ее нового исследования. От того, что ее ребенка только что назвали новым научным проектом, Микасу перекосило, а рука непроизвольно сжалась в кулак, однако совладать  с эмоциями девушка все же смогла, а собеседница, казалось, вообще не заметила краткосрочной перемены настроения. Ее рука легко взметнулась, и пальцы устало потерли переносицу, пока она пыталась привести в порядок свои мысли.
- Хорошо, если тебе так угодно, ты можешь посидеть с ним, пока он не проснется, - тяжело выдохнула в итоге Акерман, и проводила женщину в комнату, под восхищенный писк той, попутно исчерпывающе отвечая на вопросы о собственном самочувствии.
- Микаса, ты можешь нас оставить, вам, наверное, есть о чем поговорить, небось, эти двое мужчин и минутки отдыха тебе не давали, мм? – слова Ханджи она решила пропустить мимо ушей, но та все настаивала на своем, и девушка, согласилась. По правде говоря, она сильно опасалась, правильно ли поступает, оставляя эту сумасшедшую рядом со своим младенцем, но, скрипя зубами, все же вышла и во второй раз закрыла дверь. Теперь ее лицо не выражало совершенно ничего, как и всегда, холодное и безучастное, обращенное к Риваю.
– Ты, кажется, хотел что-то мне сказать? – вопрос прозвучал как явное утверждение, проводя черту под всем случившимся и требуя немедленного разрешения ситуации. Откровенно говоря, Микаса считала, что спустя несколько безразличных фраз, входная дверь хлопнет и Чак Адольф Норрис навсегда останется Акерманом, так и не зная собственного отца. Ну а чего ей еще от него ждать? Очевидное раздражение сквозило в ее словах, легком прищуре и незаметно подрагивающих руках. Внутренней силы и решимости у нее хватит, в этом она никогда не уступала окружающим. Не уступит и сейчас. Прядь волос выбилась из-за уха и упала на лицо, но осталась нетронутой, сама девушка замерла, будто перед атакой. Словно они находились не в доме, а на поле битвы. Вся их жизнь – сплошное поле битвы, так очевидно, что это потребительское отношение в жизни каждым моментом перенеслось в их личные отношения, если эту связь вообще можно было назвать отношениями.