Порою за это хотелось ударить, наорать, сделать хоть что-нибудь, дабы только избавить себя от подобных взглядов.
«Что бы ты из себя ни строил, ты всё ещё мальчишка».
Одна война, вторая, третья... Мальчишка бы не полез в эту череду, ещё не успев толком освоиться с собственной суверенностью.
Не полез бы, нет. Слишком рано, слишком страшно.
Одна и та же мысль обдумывалась раз за разом, пока крепко сжатые челюсти недвусмысленно демонстрировали отношение к ней Тино. Он сам не понимал, с чего всё это, с простой ли необходимости или действительно с желания что-то кому-то доказать. Что семь с половиной веков не отучили его действовать самостоятельно, что они не превратили его в этого «мальчишку», не ослабили возможностью расслабиться и предоставить решение собственных проблем кому-то другому.
Нет, это просто необходимость. И не стоит наблюдать за ним с таким скепсисом, не стоит класть руку на плечо со снисходительной усмешкой усталого человека с синяками под глазами, переживающего тоже самое в тот же миг: Швеция с Данией вновь по разные стороны баррикад, но всё ещё в чём-то похожи. Только эмоции выражают по-разному, но финн давно привык.
И Суоми не захваченная территория, совсем нет. К нему не приходили с войной, не втягивали в неё насильно, никто не вынуждал его выступать на стороне Германии, а значит, рука государства, сдавшегося без боя, на его плече просто неуместна. И когда Хенрик убирает её, всё с той же усмешкой повторяя «Ладно, ладно, как скажешь», хочется попросить прекратить этот фарс и понять наконец, что Финляндия сейчас куда сильнее: у него есть возможность принимать решения самостоятельно, тогда как Дания едва ли может хотя бы думать об этом. Но Тино отмалчивается, со вздохом возвращаясь к себе: у него слишком много неосуществлённых ещё планов, а времени катастрофически не хватает.

Одиннадцать процентов территории. Потрясающе. И слишком много, чтобы так запросто смириться; Вторая мировая война показалась прекрасным поводом «вернуть награбленное», и когда Германия пошёл на Советский Союз, Финляндия, полный энтузиазма и надежд, оказался на его стороне. Но бомбардировки, оккупация, блокада Ленинграда - за период с тысяча девятьсот сорок первого по тысяча девятьсот сорок четвёртый это успело вымотать достаточно, чтобы после череды поражений Людвига и наступления советских войск оказаться в Москве за заключением договора о перемирии. «Не выдержал», - то ли показалось, то ли Брагинский впрямь усмехался - не вслух, так глазами. Это начинало смахивать на паранойю, и Тино встряхнул головой: нет, нет, он просто устал. Гражданская война, Советско-финская, Вторая мировая... слишком много пришлось на первую половину двадцатого века для непривычного к таким нагрузкам Суоми. Это пройдёт.
* * *
Финляндия тихо постучался. Он мог бы сделать это громко, с претензией, демонстрацией всего своего недовольства, но... Да нет, не мог. Наглости в нём набралось, но предпочтение тишины шуму преследовало неуклонно, особенно в последнее время, когда звуки автоматных очередей, взрывов и криков до сих пор пульсировали в ушах, стоило лишь закрыть глаза. Не будь он страной, наверняка давно бы уже оглох, но существование наполовину человеком, наполовину рисунком на листе бумаги, именуемым «картой», пока спасало.
Тино казалось, Людвиг знает, что финны более не играют на его стороне. И он, судя по всему, знал, но медлительность действий всегда пунктуального немца настораживала. «Либо он выведет уже свои войска с моей территории, либо быть ещё одной войне», - в кои-то веки твёрдо решил Суоми, прежде чем идти к Германии лично. В собственной уверенности он едва узнавал самого себя, но этого не происходило уже давно: на то, чтобы заниматься такими нелепостями, как опознание того незнакомца, что поселился в его сознании вместе со вступлением в двадцатый век, не было ни сил, ни времени.
Ладонь легла на ручку двери, опуская её, и Финляндия прошёл в помещение, ещё не дожидаясь приглашения.